Конечно, Рождественский просто мог бы рассказать о судьбе Роберта Эйхе, но отдача от такого стихотворения была ба совсем иной – поэтому-то он сознательно избрал для повествования предельно личный ракурс.

На публицистику Рождественский выруливает даже из пейзажа. Казалось бы, невинное начало:

До самого горизонта

мерцает зовуще и вечно

лунная дорога,

сделанная из слюды.

А мы шагаем по дюнам.

Мы вышли в четыре вечера.

За нами остаются

глубокие следы.

И вот, остановившись на слове «следы», поэт начинает расширять его значение, придавая ему характер обобщения: «Гул от нашей походки ширится, нарастает, и эхо ударяет в грядущие года!» . Разумеется, в дюнах, на берегу моря никакого «гула от походки», тем более ударяющего эха» быть не может – а значит, речь идет уже не столько о следах на песке, и даже вовсе не о них, а о других следах – оставленных поколением, народом. Взгляд охватывает уже всю планету: «дышит в наши лица то зноем, то холодом, тяжело вращается шар земной». Но «мы» идем дальше, оставляя везде следы: «следы» остаются «в тундрах и пустынях садами, городами, хорошими людьми .» И вывод: «И если мы пройдем по лунной дороге, то и на ней останутся наши следы!»

Любопытно, что хотя политическая публицистика Рождественского явно сильнее публицистики нравственной, последняя, когда подкреплена выходом на общественные, общечеловеческие темы, бывает очень впечатляющей. К числу таких стихотворений нужно, например, отнести стихотворение «Убили парня»: «Убили парня за здорово живешь. За просто так. Спокойно, как в игре . И было это не за тысячу верст от города. А рядом. Во дворе». Никто не вышел на страшные крики этого парня, никто не откликнулся на его призыв о помощи, никто ему, окровавленному, не открыл дверь – об этом говорится и с неподдельным негодованием, и с изумлением, и с ненавистью. Именно это – а не сам, так сказать, голый факт убийства – больше всего поразило поэта. Закономерен финал: «Какое это чудо – человек! Какая это мерзость – человек!» Наигранным это негодование не назовешь. Поэтому-то оно и передается читателю, делает его чище и духовнее. Ничего общего с нудным морализаторством, голословными призывами к «человечности» такие стихи не имеют, и след, который поэт оставил в нашей поэзии, измеряется именно этими лучшими его вещами.

А то, что след, оставленный им, глубок и заметен, не станут отрицать даже те, кому отнюдь не близка та ветвь нашей поэзии, которую облюбовал для себя Рождественский.

Полезные статьи:

Достоинство стиля
Достоинство стиля заключается в ясности; доказатель­ством этого служит то, что, раз речь не ясна, она не достигает своей цели. Стиль не должен быть ни слишком низок, ни слиш­ком высок, но должен соответствовать предмету речи; из имен и гл ...

Формула шагреневой кожи как ключ к судьбе личности в «Человеческой комедии» Бальзака.
«Шагреневая кожа» (1831) – по словам Бальзака, должна была сформировать нынешний век, нашу жизнь, наш эгоизм. Философские формулы раскрываются в романе на примере судьбы главного героя Рафаэля де Валантена. Перед ним дилемма века: «желат ...

Каламбур как средство речевого комизма в речи рассказчика – героя
Среди излюбленных речевых средств Зощенко-стилиста – каламбур, игра слов, основанная на омонимии и многозначности слов. О каламбурах писалось много. Несмотря на наличие значительной литературы, нельзя сказать, чтобы понятие каламбура был ...