Разделы


Материалы » Творчество Владимира Одоевского » Фантастическо-аллегорические мотивы в произведениях Одоевского

Фантастическо-аллегорические мотивы в произведениях Одоевского
Страница 1

В 1831 году был издан «Последний квартет Бетховена» (рассказ высоко оценил Пушкин). Одоевский повествует о великом композиторе, избегая стереотипов, готовых схем. В рассказе можно увидеть и историю непризнанного гения, переросшего современников, и историю победы болезни над творческим духом, и историю внутренних борений великого музыканта. Одержимость музыкой одухотворяет и губит Бетховена, творческая безмерность и физическая глухота и контрастируют и дополняют друг друга. Читательское восприятие мощной и жалкой одновременно фигуры героя двоится; мысль Одоевского подсказывает разнообразие прочтений, вопросы его сильнее ответов.

Автору и героям «Русских ночей» тайна дорога именно потому, что она — тайна, которую можно вечно разгадывать. Это уловил друг молодости Одоевского Кюхельбекер, записавший в своем дневнике по прочтении книги:

«Сколько поднимает он вопросов! Конечно, ни один почти не разрешен, но спасибо и за то, что они подняты,— и в русской книге! Он вводит нас в преддверье; святыня заперта; таинство закрыто; мы недоумеваем и спрашиваем: сам он был ли в святыне? Разоблачено ли перед ним таинство? разрешена ли для него загадка? Однако все ему спасибо: он понял, что есть и загадка, и таинство, и святыня».

Внутренняя диалогичность книги Одоевского подразумевает диалог с ней читателя, сочувствующего сочинителю, домысливающего или оспаривающего его идеи. «Дом сумасшедших» — предполагаемое название будущей книги, из замысла которой выросли «Русские ночи»; домом для всех, кто, заблуждаясь, а то и погибая, ищет истину, мыслил свою книгу Одоевский. Ибо «безумие», по Одоевскому,— понятие многозначное. В одном из писем В. П. Боткину Белинский вспоминал: «Добрый Одоевский раз не шутя уверял меня, что нет черты, отделяющей сумасшествие от нормального состояния ума, и

что ни в одном человеке нельзя быть уверенным, что он не сумасшедший». Разумеется, Одоевский играл понятиями, но за игрой его таились грустные мысли: есть безумие «нормального» бытия с его житейской пошлостью, казенной благоглупостью, общественной фальшью, и есть безумие тех, кто выпадает из придуманных норм, безумие порой игровое, порой — странное и пугающее, порой — почти святое. Замечание Одоевского в беседе с Белинский сродни его желанию если не быть, то слыть чудаком, безумцем, алхимиком, русским Фаустом, Иринеем Модестовичем Гомозейкою.

Да, потомок Рюрика, «русских старшина князей» предстает читателю в образе ученого магистра (в названии сей степени чуть ощутим привкус стилизованной старины, не чуждой российским университетам в ту пору), разночинца, полунищего эрудита, сочетающего важную ученость с детской наивностью. Маску эту Одоевский использовал и позже, иногда чуть изменяя (детские сказки доверены «дедушке Иринею»). Сочинитель, придумавший своему alter ego грустную и чуть смешную биографию, любовался странным неудачником, курьезным мудрецом.

В уже упоминавшейся дневниковой записи доброжелательный Кюхельбекер все же отметил: «Есть . конечно, то, что я бы назвал Одоевского особенною манерностию .» Даже в «Русских ночах», книге, высокой духом и строгой тоном, писатель не вполне избавился от тяги к причудам, от щегольства учеными словами, от налета забавной игры, не всегда идущей к делу. Что уж говорить про «Пестрые сказки с красным словцом .»? Одоевский играет фантастическими мотивами, сцепляет парадоксы, громоздит велеречивые обороты, передразнивает чужие стилистические манеры и не знает в своей (или Иринея Модестовича?) игре разумной меры. Фантастика «Пестрых сказок» временами экстравагантна до утомительности.

Главная тема Гомозейки — Одоевского — мертвость современного общества: в куклу превратил заезжий басурман девушку-красавицу, куклой-болваном оказывается внешне приличный господин, светский бал закупорен в реторту, с которой забавляется мелкий чертенок, засидевшиеся за бостоном чиновники превращаются в карты . Люди равны куклам, игральным картам, автоматам, люди — продукт химических штудий, предпринятых чертями; пауки в банке ведут себя как люди. Смешно, затейливо, порой страшновато и очень литературно, «пестро», если искать определения манеры у самого автора.

Страницы: 1 2 3


Полезные статьи: